Американец выпустил четыре пули, когда за козырьком крыши мелькнула тень. Он выстрелил еще раз в ее направлении и, подхватив Тарасова под мышки, поволок, как сани, через поле, к трапу перед самолетом.

— Вставай! — Хадсон попытался поднять русского.

— Не… не могу, — пробормотал Тарасов.

— Давай, я помогу. Ты должен подняться.

Ему удалось поставить перебежчика на ноги, но тут грянул четвертый выстрел, и русский завалился на бетон лицом вниз.

Хадсон нырнул под трап и, повернувшись к открытой дверце, крикнул:

— Чарли!

Ответа не было.

— Чарли! Что у тебя?

— Мы готовы! — донесся до него голос.

Последние двигатели уже вовсю работали. Хадсон схватил Тарасова и перевернул на спину. Русский обмяк, словно тряпичная кукла. Последняя пуля попала в шею. Глаза безжизненно смотрели вверх.

— Черт…

Миссия уже была наполовину провалена, но стальные сундучки со всем содержимым все еще оставались у них. Даже такая секретная организация, как ЦРУ, имела офисы и адреса. И Хадсон был готов, если придется, отыскать их и колотить в дверь, пока кто-нибудь не примет его и не заплатит.

Он повернулся и еще раз выстрелил в направлении терминала. Еще через секунду в темноте замигали огни — к дальнему концу пандуса неслись две машины. Кто бы мог подумать, что у них есть и кавалерия.

Хадсон метнулся вверх по трапу и нырнул в открытую дверь. Еще одна пуля срикошетила от обшивки самолета.

— Пошел!

— А что пассажир?

— Ему уже поздно.

Второй пилот подал вперед рычаг дросселя. Хадсон захлопнул дверцу и повернул ручку. Самолет уже тронулся с места. Сквозь вой двигателей донесся треск разбитого стекла.

Оглянувшись, он увидел повисшего на ремнях над центральной консолью Симпкинса.

— Чарли?

Самолет продолжал разбег. Хадсон бросился вперед и влетел в кабину под стук пуль.

Оставаясь на полу, он потянулся и толкнул дроссель вперед. Двигатели взревели. Американец выбрался из-под пилотского кресла и с силой потянул правый руль. Машина начала набирать ход, грохоча и поворачиваясь.

Еще одна пуля ударилась о металлическую заслонку у него за спиной, потом еще две. Решив, что поворот выполнен и самолет смотрит в противоположную от терминала сторону, Хадсон забрался в кресло и вывел машину на взлетную дорожку.

Пора уходить. Оставаться на поле было смертельно опасно. Теперь самолет смотрел в нужном направлении, и ждать разрешения на взлет Хадсон не намеревался. Он открыл дроссель на полную, и самолет пошел на разгон.

Секунду-другую пули еще решетили корпус самолета, но потом машина вырвалась за пределы досягаемости и с ревом помчалась по полосе, приближаясь к скорости отрыва.

Видимость не улучшилась, левое окно разбито… Всматриваясь в темноту, Хадсон нашел красные огни в конце полосы. Они быстро приближались.

Он опустил закрылки на пять градусов, подождал и, лишь когда до конца асфальта осталось сто ярдов, потянул штурвал на себя. Самолет задрал нос, поколебался секунду — Хадсону она показалась невыносимо долгой — и, прибивая колесами траву за дорожкой, оторвался от земли.

Набирая высоту и разворачиваясь на запад, американец убрал шасси и повернулся ко второму пилоту.

— Чарли? — он потряс его за плечо. — Чарли!

Симпкинс не отзывался. Найти пульс не удалось.

Хадсон чертыхнулся.

Еще одна потеря. Во время войны, закончившейся всего лишь полдесятка лет назад, он потерял слишком много друзей, но тогда на то была причина. Была ли такая причина здесь? Трудно сказать. Разве что в тех двух сундучках есть что-то, стоящее жизни двух человек.

Хадсон сдвинул напарника к спинке кресла и полностью сосредоточился на полете. Боковой ветер усиливал турбулентность, стоящая впереди стена темно-серого тумана мешала ориентироваться.

Когда нет линии горизонта, когда визуально определить положение самолета не представляется возможным, доверять ощущениям нельзя. Для многих пилотов полет в таких условиях заканчивался тем, что они просто врезались в землю. Думая при этом, что летят на безопасной высоте.

Другие срывались в штопор, полагая, что неудачно выполняют поворот. Примерно то же самое происходит с пьяным — человеку кажется, что кровать кружится, и, хотя он понимает, что этого не может быть, с ощущением ничего поделать не может.

Чтобы такого не случилось, Хадсон посмотрел на инструментальную панель, проверил показания приборов и, убедившись, что крылья в нужном положении, продолжил набор высоты при безопасном угле пять градусов.

В трех милях от острова, на высоте две тысячи футов погода только ухудшилась. Самолет трясло, то подкидывая вверх, то бросая вниз. Дождь хлестал по стеклу и металлическому корпусу. Спутная струя, достаточно сильная при скорости в сто пятьдесят миль в час, защищала кабину, но влага все же попадала внутрь через разбитое окно вместе с постоянным шумом, напоминавшим грохот несущегося на полной скорости грузового поезда.

Герметизировать кабину Хадсон не мог, но в его власти было подняться до четырнадцати тысяч футов, не рискуя замерзнуть. Протянув руку за кресло, он нащупал зеленый баллон с чистым кислородом — на большой высоте без него не обойтись.

Еще одна волна турбулентности тряхнула машину. И все же Хадсон надеялся, что прорвется сквозь бурю. Лишь бы не подвели моторы.

«Констеллейшн» был одним из лучших самолетов своего времени. Созданный корпорацией «Локхид» с помощью знаменитого авиатора Говарда Хьюза, он мог делать 350 узлов и преодолевать без дозаправки расстояние в три тысячи миль. Подбери они Тарасова чуть западнее, Хадсон без остановки долетел бы до Бостона или Ньюфаундленда.

Он повернулся проверить направление и обнаружил, что отклоняется к северу сильнее, чем хотелось бы. Корректировка курса закончилась головокружением — выровняться удалось за секунды до того, как перед глазами вспыхнул предупредительный сигнал.

Сначала возникли проблемы с генератором первого двигателя. Мотор забарахлил, а секундой позже дурной пример подхватил и второй двигатель. На панели замигала предупредительная лампочка.

Хадсон попытался собраться. Его качало, как пьяного. Кружилась голова. Он потрогал плечо, то место, куда вошла пуля. Рана отозвалась болью, но, проверить сейчас, сколько он потерял крови, было невозможно.

Искусственный горизонт — летчики пользуются этим устройством для удержания крыльев на требуемом уровне при плохой видимости — начал опрокидываться. То же происходило и с гироскопом направления.

Самолет отказывал одновременно с его собственным телом.

Американец взглянул на компас, старинный прибор, последний помощник пилота, когда отказывает все механическое. Судя по нему, машина сильно уходила влево. Он попытался выровняться, но забрал слишком далеко в другую сторону. Скорость упала, вызвав срабатывание сигнализации срыва, а мгновением позже на всей панели вспыхнули предупреждающие огоньки. Мигало все, что могло мигать. Сигнал срыва бил по ушам. Завыла сирена.

Неподалеку, ослепив на мгновение, вспыхнула молния. Уж не ударила ли в самолет, мелькнула мысль.

Хадсон схватил рацию и переключился на выделенную ЦРУ короткую волну.

— Мэйдей! [1] Мэйдей! Мэйдей! Это…

Самолет бросило вправо, потом влево. Снова ударила молния, и разряд в миллион вольт полыхнул прямо перед глазами. Электрический удар прошил рацию, и он выронил прибор, как горячую картофелину. Рация повисла, раскачиваясь, под панелью на шнуре.

Хадсон потянулся за микрофоном и промахнулся. Наклонился сильнее, достал и ухватил пальцами. Подтянул к себе, включил и поднял голову. Тучи исчезли, и заполнившие горизонт черные воды Атлантики рванулись ему навстречу…

Глава 1

Женева, Швейцария,

19 января 2011 года

Александр Кокрейн шел по пустынным женевским улицам. Темный зимний вечер перевалил уже далеко за полночь. Кружившие снежинки мягко опускались на землю, добавляясь к тем трем дюймам снега, что выпали за день, но было безветренно, и кругом царили тишина и спокойствие.